<<< к списку

Нечто вроде возвращения домой.

автор: Trisse
перевод с английского: Инна ЛМ


2 глава


Боль настигла Луку внезапно. До определенного момента существовало только благословенное оцепенение. Внешнего мира здесь не было; и его самого здесь не было. А в следующий момент все его тело начало кричать. Голова и каждый мускул, каждый сустав его рук и ног – всё болело, но хуже всего была боль в животе. Он чувствовал себя так, словно его пронзают ножами. Он крепче зажмурил глаза и неосознанно попытался повернуться на бок, но тело отказывалось исполнять его команды, и боль только усилилась. Какой-то странный звук окружал его, глухое, жуткое стенание, точно завывало животное. Это пугало его.

- Лука? Лука? Не двигайся. Я знаю, что тебе больно, но постарайся не шевелиться.

Настойчивый и мягкий голос проник в ту темную яму, которая была его миром, и заглушил тот нечеловеческий стон. Одновременно чья-то рука оказалась в его руке, и Лука вцепился в нее, стараясь преодолеть страх и агонию.

- Попробуй открыть глаза, Лука.

Он послушно постарался выполнить просьбу, поднять веки, но не мог. Стенания начались снова, и Лука запаниковал, когда понял, что этот отвратительный звук исходит из его собственного горла. Волна тошноты нахлынула на него. Мягкий голос принялся выкрикивать всевозможные распоряжения, рука выскользнула из его пальцев. Он попытался схватить ее, удержаться за эту единственную поддерживающую вещь, которая была в его реальности, но ему это не удалось. Другие руки повернули его на правый бок, и все его внутренности запротестовали.

- Тише; тише, Лука. Дыши, - голос по-прежнему был мягким, но теперь в нем появилась нотка настойчивости.

Живот у Луки горел как в огне, и он не мог сладить с дыханием. Новая волна тошноты настигла его, и он снова погрузился в забвение.

****

Капля пота защекотала кожу, пока она стекала по лбу, на мгновение застряла в брови, скользнула по виску и наконец пропала у него в волосах. Было жарко, так жарко, что он почти не мог дышать в этом обжигающе сухом воздухе. Губы были болезненно сухими и растрескавшимися, в больном горле першило. А потом он снова ощутил боль. Она плавала внутри него, то поднимаясь волной, как прилив, то отступая, концентрировалась в одной конечности и затем перетекала в другую. Но самая острая боль по-прежнему оставалась в животе. Лука передвинул руку, чтобы прикрыть живот, но пальцы наткнулись на какое-то плотное препятствие. Он осторожно ощупал его. Повязки, широкие и толстые повязки. Он силился открыть глаза, выяснить, что же с ним случилось.

Внезапно оказалось, что он смотрит в белый потолок, ярко освещенный лучом утреннего солнца. Он повернул голову, чтобы получше оценить окружающую обстановку, и взгляд натолкнулся на знакомый красный крест – плакат на стене. Госпиталь. Он был в госпитале. В госпитале Красного Креста. Он поднял руку вытереть лоб, что потребовало неимоверных усилий. Одновременно он заметил капельницу, подсоединенную к его руке – и ее невероятную худобу. Если его руки такие тонкие, у него должно быть сильное истощение. Он уронил руку на грудь, поняв, где находится. Госпиталь Красного Креста, повязки, лихорадка, истощение – всё совпадает.

Вуковар только что пал, он был ранен осколком шрапнели, который Дамиру удалось вытащить у него из бока без каких бы то ни было антисептиков или анестезии, сербы сочли его мало чем отличающимся от мертвеца и оставили в подвале Вуковарской больницы, в то время как его коллег и более здоровых пациентов загнали в автобусы. Впоследствии его подобрали сотрудники UNPROFOR ((United Nations Protection Force – специальная миссия ООН в Хорватии, Боснии и Герцеговине в марте 1992 г. – декабре 1995 г., обеспечивавшая контроль за соблюдением соглашения о прекращении огня, разведение воюющих сторон, демилитаризацию зон и др. – Примеч. пер.)). О боже. Он выжил. Остальные лежат в общей могиле. Доктор Майнль, Дамир, Татьяна, тот мальчишка, который работал у них санитаром в последние несколько недель – всех расстреляли.

В горле образовался комок, и боль усилилась, пока он боролся со слезами. Он накрыл глаза рукой и почувствовал, как слезы стекают по вискам, оставляя за собой прохладные дорожки, когда всё те же образы вновь закружились у него под веками. Образы оперирующего доктора Майнля, Татьяны и Дамира, делящих свою последнюю сигарету, старой дамы, которую ему удалось подлечить и которая подняла руку, благословляя его, застенчивой улыбки их импровизированного санитара, отпивающего чай. Все ушли, а он по-прежнему был здесь, в том мрачном чистилище, которое он раньше называл жизнью. Он всхлипнул, и от его судорожных вдохов боль в животе стала еще резче. Но он не мог перестать плакать, и он хотел утонуть в боли, избавиться от мыслей, от воспоминаний.

- Лука. Лука!

Чья-то рука дотронулась до его руки и подняла ее, отводя от его лица, и внезапно перед Лукой оказалось знакомое лицо. Странным было то, что он не мог точно сказать, кому оно принадлежит, как ее зовут, где он встречался с ней. Он был уверен, что знает ее. Почему-то он чувствовал, что доверяет ей, но он не мог вспомнить, кто она.

Она нежно ласкала его щеки и стирала с них слезы.

- Ш-шш. Ш-шш, - шептала она. – Всё в порядке. Ты в безопасности, Лука. Ты в безопасности.

Но он не хотел быть в безопасности. Он не хотел БЫТЬ. Он не хотел нести в себе эти воспоминания, не хотел сожалений и ночных кошмаров. Он так устал и ему было так больно, что он хотел только перестать думать, стереть все следы самосознания.

Несмотря на успокаивающие и утешающие прикосновения, Лука стал куда-то уплывать и прекратил сосредотачиваться на добрых глазах и смутно знакомых чертах лица. Вместо этого его взгляд двинулся дальше, мимо нее, к яркости утреннего света. Его разум унесло в край более основательный и более простой, где не было никаких слов, никаких мыслей, только физические ощущения и вечное настоящее, лишенное значения и смысла.

****

Джиллиан посмотрела в маленькое окошко на двери палаты, прежде чем положить руку на щеколду. Хотя она не стала открывать дверь сразу. Она немного помедлила при виде того зрелища, которое предстало перед ней.

Комната была ярко освещена. Белые стены, пол и простыни отражали полуденный свет, который проникал через большое окно. Темные волосы и оливковая кожа Луки резко контрастировали со всей этой окружающей белизной, делая его изможденность и худобу еще заметнее. Джиллиан вздрогнула. Ей бы уже следовало привыкнуть видеть его таким, но она так и не привыкла.

Он был невероятно худым; вся округлость его щек и плеч исчезла, и кости выступали под кожей. Была какая-то ирония в том, до чего угловатые очертания его тела соответствуют форме внешнего фиксатора и прочих ортопедических устройств, фиксировавших его таз, левое бедро и голень и торчавших из-под простыни, которой он был укрыт. Лука лежал, немного отвернувшись к окну, и на его щеке уже темнела упрямая щетина.

Медсестры в Главной больнице Киншасы всё жаловались, что она растет слишком быстро. Несмотря на то, что они брили его каждое утро, Лука уже выглядел неухоженным к полудню, когда являлись врачи с ежедневным обходом. Джиллиан находила их жалобы смешными. Они так беспокоились о внешности Луки, словно ему предстояло отправиться на прием у министра. Как парадоксально, что они концентрируются на таких мелочах и никогда не упоминают в своих разговорах о том, насколько тяжело он болен. Но Джиллиан знала, что это защитный механизм – тот, к которому прибегала и она сама. Она тоже держалась за такие малозначащие детали, как его быстро отрастающая щетина, или то, что ему, кажется, больше нравится лимонное желе, чем любое другое, или то, что он следит за ней взглядом каждый раз, когда она надевает ярко-фиолетовую футболку. В противном случае она бы в два счета сошла с ума.

После того, как он справился с последними приступами лихорадки, вызванными малярией, Лука перестал лепетать какую-то бессмыслицу по-хорватски и вместо этого застыл в полной неподвижности и безмолвии. Ничто не могло заставить его произнести хотя бы слово, ничто не могло стереть это тусклое, пустое выражение из его глаз, ничто не могло вырвать его из ступора, в который он погрузился. Врачам было трудно оценить его ментальный статус. Они думали, что, возможно, малярия дала неврологические осложнения, хотя он и не был в коме. Они также предположили, что он страдает какой-то разновидностью посттравматического шока, хотя и не могли сказать с уверенностью, в какой степени его состояние объясняется физическими причинами, а в какой – психологическими. Так что прогноз был неопределенным. Неопределенный прогноз. Эти два слова всё еще отдавались у нее в ушах, и от них по спине пробегал озноб.

Джиллиан взглянула на Картера, стараясь отогнать мрачные мысли. Картер сидел в пластмассовом кресле у кровати Луки, опустив голову на руки и опершись локтями о подлокотники. Казалось, он дремал. Он и должен был задремать, потому что уже валился с ног от усталости сегодня днем, когда предложил сменить ее. За последние две недели Картер проявил огромные и неожиданные способности по части того, чтобы держать события под контролем. Фактически он руководил всем. Он устроил перевозку Луки самолетом из Кисанджани в Киншасу, нашел для него койку в одной из самых дорогих частных клиник, обеспечил, чтобы его прооперировали лучшие специалисты в стране.

Теперь он пытался перевезти Луку в Чикаго, и эта задача казалась грандиозной до невыполнимости, в свете всех осложнений. Это предприятие не вызывало особой уверенности в успехе не только из-за рискованности более чем восемнадцатичасового путешествия с серьезно больным пациентом. Правительство Конго стало всё подозрительнее относиться к этим иностранцам, которые ни с того ни сего появились из района гражданского конфликта и приземлились в первоклассной больнице. Джиллиан и Картера уже трижды навещали полицейские. Они даже попытались расспросить Луку. Они бы это и сделали, если бы один из врачей не встал между полицейским и дверью палаты и самым настоятельным образом посоветовал им воздержаться от этого.

Детективы желали знать, что именно произошло с Лукой, каковы были их контакты с повстанцами и откуда взялись деньги, которыми оплачивалось лечение Луки. После допросов и Джиллиан, и Картера предупредили, что они должны оставаться там, где сейчас живут, вплоть до дальнейшего уведомления. К вящему удивлению, их контракты с Международным медицинским альянсом не особенно помогли рассеять подозрения, и тот факт, что у Луки не было никаких документов, удостоверяющих его личность, только ухудшал ситуацию.

Отсутствие у Луки удостоверения вызвало и другие проблемы. Без него Луку не могли выпустить из Конго. В стране не было хорватского посольства, то есть никакой официальной инстанции, которая могла бы выдать ему паспорт. Обращение в ближайшее хорватское консульство по почте заняло бы около месяца. Картер уже обдумывал возможность самому полететь в Хорватию, но ему сказали, что, поскольку он не состоит в родстве с Лукой, это ничему не поможет. Тогда ему пришло в голову, что можно попросить какого-нибудь родственника Луки подать заявление о паспорте, но в ответ он услышал, что граждане обязаны делать это лично. В типичном проявлении бюрократической логики спор превратился в порочный круг, не поддаваясь никакому решению.

Картер уже рассмотрел и такой вариант, как купить Луке фальшивый паспорт на черном рынке, но этим утром он съездил поговорить со своим знакомым из американского посольства, и тот весьма решительно отговорил его от этого. Правда, потом он сообщил, что, возможно, Луку выпустят из Конго по какому-нибудь другому документу, подтверждающему личность, вроде его грин-карты ((Документ, выдаваемый в США специалисту с высшим образованием, приехавшему в страну по рабочей визе и проработавшему там не менее 3 лет; предоставляет статус так называемого «постоянного жителя США». – Примеч. пер.)). Джиллиан была уверена, что Картер был бы счастлив от этих новостей, не будь он слишком усталым от бултыхания в трясине всех тех запросов и требований, которые были необходимы американскому посольству, чтобы выдать сертификат, подтверждающий, что у Луки в Штатах есть грин-карта.

Но, несмотря на угрожающее недоверие конголезской полиции, несмотря на плохое и никак не улучшающееся состояние Луки и на гору препятствий, с которыми приходилось бороться, Картер по-прежнему пребывал в удивительно беззаботном настроении. С типичным для него чувством юмора он только пожал плечами и сообщил Джиллиан, что чего он действительно боится, так это необходимости звонить в Окружную больницу и спрашивать своего шефа насчет рабочих документов Луки. Он утверждал, что даже офицеры полиции, допрашивавшие их, были куда добрее, чем Роберт Романо и Керри Уивер. Он засмеялся, когда Джиллиан спросила его, думает ли он, что Лука будет благодарен ему за то, что он вернет его назад в Окружную, если там Луке предстоит иметь дело с такими личностями. Тем не менее, несмотря на всю безмятежность, проявленную ранее, сейчас он сидел здесь, положив голову на руки, и казался впавшим в полное уныние.

Картер и Лука выглядели так, точно сошли с одной из картин Хоппера ((Хоппер Эдвард (1882–1967), американский художник, представитель «магического реализма»; работы «городских жанров», интерьеры, пейзажи; сдержанные, прохладные по тону, сравнительно небольшие по формату картины проникнуты лирической меланхолией, поэзией пустых пространств либо (при наличии фигур) мотивами человеческого одиночества и отчуждения. – Примеч. пер.)). Двое людей, разделяющих одно и то же обширное и ярко освещенное пространство, но полностью отрезанные друг от друга, и каждый смотрит в какое-то неопределенное место. Джиллиан содрогнулась. То же самое одиночество, которое она находила привлекательным и даже трогательным на картинах Хоппера, было пугающим в этой больничной палате. Она взялась за ручку и осторожно открыла дверь.

Ей удалось выдавить ослепительную улыбку, когда Картер поднял на нее глаза. Они сохраняли друг перед другом хорошую мину. В ином случае они погрузились бы в такой страх и отчаяние, что не смогли бы достойно встречать повседневные проблемы.

- Ну, как вы тут, сони? – спросила Джиллиан.

Картер улыбнулся и слегка повел плечом.

- Сонно, - признался он.

Он наблюдал, как Джиллиан склонилась над Лукой, погладила его по щеке и пробормотала какие-то нежные слова по-французски. Она всегда разговаривала с Лукой, когда бы ни оказывалась в его палате. И неважно было, что она никогда не получала ответа. Она продолжала обращаться к нему, дотрагиваться до него, брать его за руку. Картер был рад этому. Он считал, что ему очень повезло, если он проходит через всё это с таким спутником и товарищем, как Джиллиан. Она оказывала неоценимую помощь во время их путешествия в лагерь беженцев и обратно, и давала Картеру ту поддержку, в которой он отчаянно нуждался.

С одной стороны, она постоянно пробовала вступить в контакт с Лукой. Картер знал, что это очень важно, учитывая состояние Луки, но сам он был слишком убежден в возможном повреждении его мозга, чтобы хотя бы попытаться сделать то же самое. Поэтому всегда, когда он был с Лукой, он неизменно хранил молчание и почти не прикасался к нему. С другой стороны, Джиллиан стала посредником между ним и всем франкоговорящим персоналом больницы. Она всегда была под рукой во время врачебных обходов и служила переводчиком между ним и врачами, которые заботились о Луке.

Ей просто цены не было в эти самые первые дни, когда Картер вступил с ними в бурный спор по поводу того, сколько обезболивающих следует давать Луке. В Конго и в США, без сомнения, существовали очень разные стандарты на сей счет. Конголезские врачи были в шоке, когда выслушали представления Картера о том, какое количество обезболивающих нужно вводить Луке. Но, к счастью, они в конце концов уступили. Картеру было невыносимо видеть, как Лука страдает от такой боли, какую он испытывал в течение всей поездки из лагеря беженцев в Кисанджани, а потом в Киншасу. Хотя в любом случае это не то чтобы сильно помогало.

Картер часто спрашивал себя, должен ли он быть счастлив от того, что Луке повезло. Что хорошего в том, что он не страдает от более тяжелой инфекции, или внутреннего кровоизлияния, или нарушения работы почек, если он просто лежит здесь, неспособный вступить в контакт ни с чем, что окружает его? Картер вытер ладонью лоб и попытался улыбнуться, когда заметил озабоченный взгляд Джиллиан.

- Извини. Я не расслышал тебя. Что ты сказала?

- Я сказала, что тебе надо немного поспать, Картер.

- Ну да, но я лучше дождусь врачей.

- Давай я сама это сделаю.

Картер отвел глаза в сторону, колеблясь, но Джиллиан взяла его за подбородок и заставила посмотреть на нее.

- Знаешь что, я разбужу тебя, когда приеду в отель. Мы сможем пообедать вместе, и я передам тебе то, что они скажут. Ну, так как?

Картеру пришлось признать свое поражение.

- Звучит неплохо, - вздохнул он.

- Вот видишь? У меня всегда блестящие идеи.

Картер улыбнулся и покачал головой.

- Что? Ты сомневаешься в моей рассудительности?

Картер поспешил поднять руки в знак капитуляции.

- Нет, никогда не сомневался.

- Хорошо. Извинения приняты.

Джиллиан понадеялась, что он встанет и попрощается, но вместо этого он посмотрел куда-то вбок. Он немного помолчал.

- Ну, и как у тебя всё прошло с твоей начальницей? – спросил он наконец.

Джиллиан постаралась подбадривающе подмигнуть ему и пожала плечами.

- Ты же знаешь, каковы бывают начальники, верно?

- Угу.

Бессловесное согласие Картера было скорее вопросом, чем знаком сочувственного понимания. Джиллиан решила не рассказывать ему, что ее только что уволили. Свободное время, которое она получила на работе для поездки в Конго с Международным медицинским альянсом, истекло неделю тому назад, и ее начальница безо всякого удовольствие выслушала от Джиллиан, что та намерена оставаться в Африке до тех пор, пока не вывезет оттуда своего друга. Это не было… как там она выразилась?.. оправданием для того, чтобы получить еще две недели каникул.

- В конце концов она сдалась. У нее по-прежнему зуб на меня, но она найдет мне замену на следующую неделю.

Лицо Картера прояснилось.

- Значит, ты поедешь с нами в Чикаго?

- Конечно. Как еще я могу удостовериться, что вы, двое симпатичных парней, не застрянете в Париже, чтобы пуститься во всякие приключения, вместо того чтобы отправиться прямо домой?

Джиллиан ждала, что он засмеется от ее шутки, но вместо этого Картер только выжал из себя вежливую улыбку и бросил тревожный взгляд на Луку. Она едва не вздрогнула ври виде горя в глазах Картера. Хотя на нее тоже сильно действовал вид Луки в этом почти кататоническом состоянии, казалось, что Картеру это дается тяжелее, чем ей. Он превосходно справлялся с телесной немощью Луки, но каждый раз, входя в палату, выглядел совершенно потерянным, испуганным и смущенным.

Джиллиан взяла Картера за руку и заставила подняться с кресла.

- Давай, иди, - сказала она, подталкивая его к выходу.

Она подождала у двери, пока он шел по коридору и мимо сестринского поста. Она помахала ему, когда он оглянулся, как раз перед тем, как направился к лестнице. Потом она вернулась в палату и со вздохом закрыла дверь.

Она взяла пластмассовое кресло, в котором сидел Картер, и перенесла к другой стороне кровати. Она поставила его в таком месте, где оказалась бы в поле зрения Луки, но села не сразу. Вместо этого она подошла вплотную к нему и поцеловала его в щеку. Глаза Луки безразлично смотрели в пустоту из-под полуопущенных век.

- Хочешь знать, что на самом деле произошло между мной и моей начальницей, маленький жираф? – спросила она его.

Она начала называть его такими вот глупыми кличками с того дня, как они отыскали его в лагере беженцев. Казалось, это успокаивало и утешало его, когда он был охвачен болью или приступами жара, и она продолжала это делать и теперь, пусть он больше и не реагировал на эти клички. Картер в любом случае не мог понять ни слова из того, что она говорила по-французски, и это помогало успокаиваться ей самой. А персонал больницы мог сплетничать и хихикать над ней сколько угодно.

- Она меня отфутболила. Или скорее, - продолжала она с гордостью, - я ее отфутболила. Я сказала ей, чтобы она засунула свою работу туда, где никогда не сияет солнце. Что ты об этом думаешь, а? Она считает, что ты – недостаточно веское оправдание для того, чтобы я пренебрегала своей работой. Невозможно поверить, да?

Она провела пальцем по его брови.

- Я думаю, это скорее обходной маневр.

Она сделала паузу, а потом убрала назад со лба несколько прядей его волос.

- Так что я собираюсь посмотреть на ваш знаменитый Чикаго, большой мамонт. Интересно, может ли он соперничать с Монреалем.

Она снова умолкла, стараясь припомнить, что Чикаго значит для Луки. Он рассказывал немногое. Может быть, только самые обычные вещи. Хорошее место для работы. Большой город. Современный. Холодный. Безликий. Или он вообще ничего не говорил о Чикаго, и она просто додумала все это сама? Она уже не знала. У них было так мало времени, чтобы поговорить.

Вздохнув, она потянулась к своей сумке и, достав оттуда плеер, села в кресло. Она надела наушники и нажала кнопку воспроизведения. Слабый, хриплый голос Луки, перемежающийся неровными вдохами, раздался в наушниках, едва не оглушив ее. Она подрегулировала громкость. После того, как она в течение трех дней слушала его бред, ей отчаянно захотелось узнать и понять источник его страхов и наваждений. Так что она пошла на черный рынок, купила магнитофон и записала его голос.

Теперь она проигрывала эти пленки снова и снова, пытаясь опознать звуки, отделить одно слово от другого, уловить что-то в нескончаемом потоке бормотания. Она узнала только очень немногое. Несколько слов напоминали французские или английские, и она также определила два имени: Марко и Даниэла. Слушать эти пленки было тщетным делом, вызывающим только разочарование, но теперь хриплый звук голоса Луки и мягкие взрывные консонанты его родного языка уже стали частью ее долгих бдений в больнице и способом бороться с угнетающим молчанием.

Джиллиан гадала, кто из них сильнее спятил: Картер или она. Его всепоглощающее стремление спасти Луку и его постоянная борьба с бюрократией выглядели безумием, принимая во внимание то, что он и Лука никогда не были близкими друзьями. На самом деле они были скорее соперниками там, в Чикаго, или так она по крайней мере поняла. Но записывать на магнитофон бред Луки и отказаться от своей работы, чтобы убедиться, что он благополучно вернется в Чикаго, было еще большим сумасшествием, если учесть, что в прошлом между ней и Лукой было едва ли что-то серьезнее, чем простая и ни к чему не обязывающая любовная связь. Она устало вытерла глаза, а потом взяла его за руку и пристально посмотрела ему в глаза.

- Хотела бы я знать, что такое «otac» ((Отец. – Примеч. пер. )). Ты мне не подскажешь, свирепая акула? А?

________________________________

1 глава   2 глава   3 глава   4 глава   5 глава   6 глава   7 глава   8 глава   9 глава   10 глава   11 глава   12 глава   13 глава   14 глава  

Hosted by uCoz