Жалоба.
автор: VjeraNadaLjubav
перевод с английского: Инна ЛМ
Примечание:
Время действия – 10 серия 9 сезона «Взгляд в прошлое» (“Hindsight”)
Я пьян, так пьян, что даже я сам знаю, что вот-вот упаду или выставлю себя полным дураком. Эрин наконец-то обнаруживает ключи от моей квартиры в одном из моих карманов и открывает дверь, пока я стою, прислонившись к стене, все мои силы сосредоточены на том, чтобы не уронить пальто. Как это я пал настолько низко? Я никогда сознательно не напивался просто для того, чтобы утопить свои печали, но, думаю, всё когда-нибудь бывает в первый раз. Я проявляю классические признаки зависимости – потребность, неспособность остановиться в своей тяге к тому, что мне нужно, готовность пожертвовать всем ради этого, несмотря на знание, что это плохо для меня. Зависимостью Эбби был алкоголь, Картера – обезболивающие, а моей – женщины. Мне плохо от них, я ненавижу себя после того, как пересплю с ними, однако я продолжаю в том же духе, причиняя боль им и самому себе. После моих злополучных кратковременных романов с Чуни, Кэти и Хизер я переключился на высококлассных «дам сопровождения» – они немало стоят, но с ними безопасно, и единственный, кто испытывает боль, это я.
Открыв дверь, Эрин мягко направляет меня в квартиру, и я, спотыкаясь, вваливаюсь внутрь, чувствуя себя неловким и неуклюжим, и швыряю пальто куда-то в направлении дивана. Я либо рухну на пол и меня вырвет сейчас, либо как-нибудь доберусь до кровати, и меня вырвет там. Мои колени словно сделаны из желе, а пиво и прочие спиртные напитки, которые я выпил на вечеринке, соединились у меня в животе во что-то, смахивающее на серную кислоту. Мне досталось немало алкоголя за мою жизнь. Я бывал в местах, где пил водку из стаканов размером с небольшое ведерко. И, однако, вот он я, опьяневший от дешевого американского пива и виски не дороже десяти долларов за бутылку, испытывающий тошноту и желающий в первую очередь, чтобы я вообще не ходил на эту вечеринку. Когда я пьян, мои мысли становятся слишком претенциозными и мелодраматичными, и я думаю о вещах, на которые благополучно не обращаю внимания, когда я трезв.
- Где спальня? – спрашивает Эрин, и я чувствую необходимость поддержать свой фальшивый образ, эту обманчивую видимость. На работе считают, что я пересплю с чем угодно, лишь бы оно было женского пола. Может быть, мне следует еще раз доказать, что они правы. Я же сексуальный красавчик с Балкан, а вы знаете, что говорят о мужчинах из Южной Европы – пылкие любовники, роскошные тела, и так далее и тому подобное… Пусть мне будет позволено немного побыть таким шаблоном. Почему я должен быть один в своей квартире, забытый всеми, если я могу притвориться, что меня любят? Сплетники на работе не знают, что я потерял невинность в брачную ночь и оставался верен моей жене много лет после ее смерти, и даже если бы они и узнали это, им не было бы до этого никакого дела. Верность и любовь больше ничего не значат. От тебя ожидают, что ты будешь спать с кем попало, иметь много партнеров, о моногамии думают как о чем-то странном, а воздержание – это ужасное слово. Секс, наркотики, рок-н-ролл – сенсуализм забавен, он хорошо продается, он дает пищу светской хронике, это прекрасная тема для разговоров. В любом случае, я должен вернуться к тому, с чего начал: разыгрывать не отвечающего за свои поступки пьяного дурака, прежде чем доведу себя своими размышлениями до депрессии.
Я по-идиотски смеюсь и стараюсь выглядеть обольстительно, но терплю полную неудачу, поскольку у меня кружится голова и мне надо сесть. Я достаю свой пейджер и бумажник из заднего кармана джинсов и бросаю их на стол.
- Не торопись. Давай сначала поболтаем о каких-нибудь пустяках.
Я прислоняюсь к краю стола и хочу, чтобы «какие-нибудь пустяки» увлекли меня в забвение. Может быть, мне снова удастся потерять себя сегодня ночью, совсем так же, как много ночей подряд за последние пару месяцев… Нет – этого не случится, потому что в данный момент у меня «не встанет», даже если от этого будет зависеть моя жизнь, так как я выпил достаточно алкоголя, чтобы убить любое сексуальное желание, которое могло у меня возникнуть к любому человеческому существу. Даже если бы Эбби вошла сюда прямо сейчас и сказала, что она снова будет со мной, если я займусь с ней любовью, я всё равно не смог бы.... Итак, я готов отключиться, и я остро уверен в том, что это произойдет в ближайшие пятнадцать минут, так что даже если бы я каким-то волшебным образом стал способен «сделать это», моя партнерша всё равно не была бы удовлетворена… а мне нравится жить под этим великим американским девизом – «удовлетворение гарантировано». Но поддерживать мою дутую славу на работе и правда необходимо, поэтому я буду прикидываться, что заинтересован – какой вред от короткого поцелуя?
- Что? – Картер не мог изгнать из голоса панические нотки.
- Тебе нужно лечь спать.
Эрин, ты говоришь мудрые слова. Мне нужно, мне нужно, но я так пьян, что не могу вспомнить, сколько комнат в моей квартире и где находится спальня, а уж тем более – где кровать. У меня мерзнут руки, и я сжимаю их, ладонь к ладони, стараясь согреть. Я смотрю на Эрин, пытаясь заставить себя смотреть на нее как на объект желания. Она молодая, хорошенькая, умная, и всё это не может вызвать у меня влечение к ней, потому что я, как и прежде, люблю Эбби. Эбби, возможно, думает, что я сошел с ума, после моего тупого поведения на вечеринке. Я увидел ее, стоящую там без Картера, одну, и наконец-то сказал ей, что скучаю по ней. Когда она заговорила о чашке кофе, обеде или пицце, причем всё это могло иметь место только в присутствии Картера, я прикоснулся к ее плечу, желая обнять ее на мгновение, желая избавиться, хотя бы частично, от этой моей одержимости, прояснить тот сумбур, который творится у меня в голове. Она поняла, что я не могу мыслить здраво, и совершенно справедливо велела мне не сделать новой ошибки, и затем она ушла рука об руку с Картером, пока я стоял там, всё еще ощущая запах ее духов, чувствуя себя так, словно стою босиком в снегу вместо теплой спальни Сьюзен.
Эбби, moja lipa Эбби. Она больше не любит меня. Я хочу перестать любить ее, но не могу, поэтому я остаюсь влюбленным в нее, наблюдаю за ней, хочу, чтобы всё у нее наконец было в порядке. Я понимаю, что она любит Картера, но он должен сделать ее счастливой, чтобы я перестал любить ее. Она не выглядит счастливой. Я бы всё отдал, чтобы она почувствовала себя лучше, но я всегда делаю всё неправильно, когда стараюсь помочь, так что я решаю оставаться в стороне. Я больше не знаю, как с ней разговаривать. Каждый раз, когда я пытаюсь поговорить, то вспоминаю те ночи, когда мы вместе лежали в постели, когда я слушал биение ее сердца, счастливый, что я жив. Эбби была моим единственным другом, а после карантина в больнице, когда я понял, что она стала подругой Картера, я стал терять ее. Когда она не была с Картером, мы могли поговорить. Когда она жила в моей квартире после того, как этот чертов подонок Брайен напал на нее, нам было весело. Мы не были близки физически, но я наслаждался ее присутствием и понял многие вещи, связанные с ней, которых не мог понять, пока мы были вместе. Каждый день она забывает что-то обо мне, и каждый день какая-то частичка меня умирает. Кто-то сочтет мою любовь чрезмерной и бесплодной, но я по-прежнему нуждаюсь в том, чтобы верить во что-то, в кого-то, и я больше не могу верить в себя.
Раньше я ревновал к Картеру, завидовал ему, но теперь я иногда испытываю к нему жалость. Хотя он временами и не осознает этого, он часто бывает совсем таким же, как я, одиноким и неуверенным в себе, зависимым от любви, нуждающимся в том, чтобы любить Эбби и убежать таким образом от своих собственных проблем. К счастью, в отличие от меня, у него есть друзья, которые помогут ему, если он пошатнется, и которые направят его назад на правильный путь. Если бы он сделал Эбби счастливой, я бы отпустил ее, но он не делает ее счастливой, не понимает, почему она несчастна. После того, как Эбби снова начала пить от случая к случаю, он сцепился со мной, рассердившись не на шутку, и сказал кое-что, что застряло у меня в душе надолго – «Если ты не помогаешь ей, ты ранишь ее». Он говорил правду, ту горькую правду, которую я долго игнорировал, но он не знал, что Эбби сопротивляется той помощи, которая ей нужна, что она так давно помогает другим, что больше уже не знает, как принимать чью-то помощь. Мой отец однажды сказал, что у каждого есть право испортить и разрушить свою собственную жизнь, и что никто другой тут не ответственен – что бы ты ни делал, ты должен отвечать за это, и ни тебе, ни другим нельзя винить своих друзей или любимых за то, что ты делаешь. Чтобы тебе помогли, ты должен желать этой помощи, и даже если у тебя нет никого, кто хочет помочь в данную минуту, то в один прекрасный день кто-то появится.
Это действительно, действительно плохая идея – пить, потому что я уже готов расплакаться от всех этих мыслей, а мне будет очень неудобно плакать на глазах у Эрин. Лучше я вернусь к обольщению, или, лучше сказать, к моей жалкой попытке такового. Я должен отодвинуть разум куда-нибудь подальше и позволить своему телу делать для меня то, что нужно, поскольку мне говорили, что я выгляжу очень хорошо для своего возраста, и что женщины находят меня красивым. Ну вот! Снова я философствую… Я желаю себе не думать и зову:
- Послушай, Эрин…
Она слегка улыбается и придвигается поближе ко мне.
- Да? – спрашивает она, очевидно, гадая, что выдаст после этого мой опьяневший мозг.
- Ты очень милая девушка, - говорю я, проводя пальцами по ее груди, легко, почти не дотрагиваясь до нее. В темноте она будет выглядеть немножко похожей на Эбби, когда у той еще не было этих ужасных светлых прядей в волосах. Если я закрою глаза, то смогу притвориться перед самим собой, что Эрин – это Эбби или моя жена. Я не должен закрывать глаза, я должен думать об Эрин как об Эрин, а не как о той, кто изгонит моих призраков, об Эрин как о красивой молодой женщине, о ней самой, и не сравнивать ее с теми двумя, которых я потерял. Но, несмотря на все мои старания, я всё-таки сравниваю ее с ними. Эрин – студентка-медик; Эбби была студенткой-медиком, когда я встретил ее. Даниэла была примерно в возрасте Эрин, когда умерла… Это явно не то, о чем я должен думать, когда думаю о том, чтобы поцеловать женщину, поэтому я заставляю себя посмотреть на ее груди, но мне не удается вызвать никаких сладострастных мыслей.
Я поднимаю глаза и вижу, что Эрин начинает наклоняться ко мне, и моя темная сторона смеется надо мной. Она хочет тебя, говорит темная сторона. Она не хочет твоей любви, твоей верности, твоей дружбы, она хочет твое тело. Она видит только тело, и она не видит твои страхи и ночные кошмары, она не хочет видеть их, никто не хочет. Никто никогда не полюбит тебя, Лука, ты потерял ту единственную женщину, которая любила тебя безо всяких условий, ты не спас ее. Ты был недостаточно сильным, чтобы сохранить другую, ту, которая, как ты думал, сокрушит озлобленность и гнев, которые ты всегда носишь внутри себя. Всё, что у тебя осталось – это твоя жалкая, не заслуживающая уважения одинокая жизнь, она ничего не стоит, и ты окажешь всем услугу, положив ей конец…
Я содрогаюсь и прогоняю эти мысли, сконцентрировавшись на поцелуе. Наши губы соприкасаются, и я хочу поцеловать ее, быть страстным, забыть, что я пьян и одинок и без единой души в мире, которая может назвать меня другом, но тут я случайно заглядываю в ее глаза – и отчаянно хочу исчезнуть. О чем я думаю? Она настолько моложе меня, она чья-то дочь. Что бы я подумал, если бы какой-нибудь старый пьяный идиот вот так целовал мою Ясну? Наши губы остаются прижатыми друг к другу, но Эрин на самом деле не хочет целовать меня, а для меня это – всё равно что целовать мою собственную дочь непристойным, грешным образом. Эрин прекращает неловкое молчание быстрым поцелуем, с тем чмокающим звуком, какой бывает, когда целует ребенок, и я чувствую себя еще более пристыженным.
- Знаешь, если ты пытаешься меня соблазнить, то это не лучший подход.
Эрин выдавливает слабую, короткую улыбку, говоря это, но видно, что она всё еще нервничает, и я решаю отбросить этот фальшивый и бессмысленный фарс, потому что знаю, каким должен казаться ей сейчас, и что она должна думать. Она одна в чужой квартире, с пьяным мужчиной, который крупнее и сильнее, чем она, и чьи авансы она только что отвергла. Если бы я был женщиной, то, несомненно, не хотел бы оказаться в такой ситуации. Я кладу руки ей на плечи и пытаюсь выглядеть подружелюбнее, хотя наверняка по-прежнему выгляжу как идиот.
- Правда? – я благодарен ей за ее поддразнивание, за то, что она не злится на меня и не убегает. Я надеюсь, что она встретит приятного молодого мужчину или женщину и будет счастлива. Я надеюсь, что она никогда не столкнется с такими людьми, как я.
- Девушку сначала нужно напоить. – По крайней мере, она находит юмор в этой ситуации, это хорошо.
- Я думал, ты уже пьяна… - говорю я глупо, зная, что этого не может быть, поскольку она отвезла меня домой на машине. Все эти глубокие размышления оставляют меня в замешательстве, и теперь я еще ближе к тому, чтобы отключиться, чем был раньше.
- Где спальня? – спрашивает Эрин настойчиво. Ну, в этой квартире есть хоть один разумный человек, и мне лучше послушаться ее, прежде чем я упаду на пол.
- Мне кажется, это где-то там, - говорю я, всё еще не уверенный, сколько этажей в моей квартире. Один, два, нет, половина – я снова смеюсь и снимаю руки с ее плеч, так что мы можем отправиться на поиски спальни. Эрин незамедлительно устанавливает, что моя спальня на втором этаже моей квартиры, и находит лестницу. После этого мы обнаруживаем, что я не могу подняться по лестнице самостоятельно, поэтому она захватывает в обе горсти мою рубашку и принимается осторожно подталкивать меня вверх по ступенькам. Внезапно на меня накатывает неодолимая потребность петь, но я не могу повысить голос громче шепота. Всё, что приходит мне на ум – строчка из старой народной песни, которая кажется в какой-то мере подходящей к случаю.
- Di je bija, da je bija, lipo mu je bilo… - бормочу я. «Где бы он ни был, он хорошо проводил время…» Прежде чем я успеваю припомнить остаток песни, мы находим мою спальню. Когда я вхожу туда, то едва не впечатываюсь лицом в стену, но всё-таки мне удается отыскать выключатель довольно быстро. От света болит голова, и на миг меня охватывает головокружение, пока я стараюсь определить, где именно находится кровать. В этот момент я вспоминаю, что есть хорошая причина для «Лука не танцует», и что мне не следует игнорировать ее, даже если я пьян. Хоть я и веду себя в последнее время точно подросток, свихнувшийся от избытка гормонов, я безусловно не обладаю телом подростка, и сейчас оно дает мне знать, насколько сильно ненавидит меня, яростной болью в ноге, которая была сломана много лет назад. Хвала господу за обезболивающие, потому что я смогу принять что-нибудь от боли, когда просплюсь после спиртного. Моя левая нога продолжает эту месть тела, отказываясь работать, а правая зацепляется за нее. Эрин понимает, что мне нужна помощь, чтобы добраться до постели, так что она кладет одну мою руку себе на плечи и ведет меня к кровати.
- Останешься на ночь?
Пожалуйста, скажи «да», Эрин. Я не в силах проспать еще одну ночь в этой пустой квартире, которая наполнена призраками, терзающими меня ночь за ночью. Мне нужен кто-то, кому я могу предложить завтрак, кому я могу дать полотенце, чтобы вытереться, кто-то, кто нуждается во мне даже по какой-нибудь дурацкой, мелкой причине.
- Я буду спать на диване.
Умный выбор. Но я тем не менее делаю последнюю попытку.
- О-о… у меня большая кровать, там много места.
Если бы я только мог сказать ей, как сильно нуждаюсь в том, чтобы почувствовать чье-то тепло сегодня ночью, держать в объятиях другое человеческое существо просто чтобы знать, что я всё еще жив.
- Не сомневаюсь, - отзывается она резко, и я понимаю ее. Три попытки, и ты выбываешь… Эрин высвобождается из-под моей руки, отпуская меня, и ноги мне отказывают, так что я неграциозно плюхаюсь на кровать. Как раз когда до меня доходит, что будет не слишком-то удобно спать в туфлях, Эрин опускается на колени и начинает развязывать мне шнурки.
- Нет, нет, нет – я сам могу… - протестую я, чувствуя неловкость, но я, вероятно, свалюсь с кровати, если попытаюсь самостоятельно снять с себя туфли, так что, наверное, мне будет менее неловко, если я позволю ей сделать это.
- Нет, нет, давай я, - говорит она, продолжая распутывать узлы на шнурке. Я подпираю голову ладонью и смотрю на нее сверху вниз, ощущая сонливость.
- Ты завтра работаешь?
Если мне придется работать завтра с похмельем, которое, как я подозреваю, разрушит около половины моих мозговых клеток, то я, по всей видимости, кончу тем, что убью кого-нибудь – пациента или самого себя. К счастью для пациентов, завтра у меня выходной, и единственное место, где я буду находиться – это моя кровать, где я проведу весь день с моими верными обезболивающими и салатницей, исполняющей роль тазика для рвоты.
- Нет, нет, нет, нет – никакой работы, - бормочу я, возможно, несколько истерически.
- Это хорошо. – Ее пальцы продолжают бороться с упрямым шнурком, и минутой позже она стягивает с меня левую туфлю. Я не уверен, ношу ли я ботинки или туфли. Здесь с этим сложно. Здесь у обуви столько разных названий, и так много туфель считают ботинками – или ботинки считают туфлями? ((Слово «boot» – «ботинок» – обычно употребляется для обуви выше щиколотки, в том числе сапог, а также военной, спортивной и другой специализированной обуви; «shoe» – «туфля» – для обуви ниже щиколотки. – Примеч. пер.)) Эрин напоминает мне маму. Хотя я теперь уже могу думать как на английском, так и на хорватском, я всегда думаю о ней как о маме, никогда – как о «mom» или «mother», даже если в разговоре с кем-нибудь называю ее «mom». Маме раньше приходилось распутывать ту кашу, в которую я умудрялся превратить свои шнурки. Я садился на стул в коридоре, и она опускалась передо мной на колени и тянула за шнурки, пока дело не сдвигалось с места и ботинок наконец-то удавалось снять. Закончив, она читала мне лекцию о том, как правильно завязывать шнурки, а я обычно наклонялся к ней и целовал ее в щеку. Нет – сейчас это неподходящее направление для мыслей…
Мне лучше поскорее лечь спать. Я чувствую всё большее смущение. Эрин сильно тянет за второй упрямый шнурок, и он распускается. Она снимает с меня вторую туфлю. Я бросаю взгляд на ее руки, и случайная мысль приходит в голову из ниоткуда. Прежде чем я успеваю как следует подумать, она вырывается словами:
- Почему ты захотела стать врачом?
Она смотрит на меня снизу вверх и улыбается, и выглядит слегка озадаченной моим вопросом.
- Я не знаю. Люблю биологию.
Мои глаза внезапно наполняются слезами, и я боюсь моргнуть, чтобы не дать им вылиться наружу. Ее слова так чисты, так наивны, так похожи на мои собственные, когда в первый год учебы в медицинской школе меня спросили, почему я хочу стать врачом. Со временем я понял, что хорошо успевать по биологии – это никак не то, что делает тебя врачом. Отцовство научило меня заботиться о людях, понимать, что нужно дорожить каждой чужой жизнью как своей собственной, или как той жизнью, которую ты помог создать. Я не понимал истинного значения целительства, пока мне не пришлось зашить порез на руке одной старой женщины, используя водку как дезинфектант, безо всякой анестезии, зная, что эта женщина испытывала ужасную боль от моих стараний, но что я на самом деле помогал ей.
- Я стал врачом, чтобы лечить людей. Чтобы помогать им… - Я глубоко вздыхаю и пробую улыбнуться, но мои глаза начинают закатываться, и я снова падаю на подушку, поскольку мой усталый мозг больше не может поддерживать мое тело. Я думаю о древнем изречении: «Врач, исцели себя сам» – и чувствую, как меня снова поглощает пустота. Я исцеляю людей, день за днем, погружаюсь в их жизни на час или два, иногда они ранят меня, но потом они уходят, и я понимаю, что это я – тот, кто нуждается в исцелении, потому что я никогда по-настоящему не исцелю их, если не могу исцелить самого себя. Но я слишком слаб, чтобы выполнить эту задачу в одиночку, и никто другой не хочет помочь мне, так что я брошен умирать медленной смертью, убивая себя день за днем.
- Ты помогаешь. Каждый день, - говорит она, возможно, сбитая с толку моим подавленным состоянием. Бедная девочка. Она не знает, что я больше никого не могу вылечить, что я ни на что не годен, что я болен тяжелее, чем некоторые из моих пациентов. Она не знает, как часто мне хочется, чтобы я мог умереть вместо Марка Грина. Бог поистине несправедлив, когда выбирает, кто умрет. Люди, которые наконец-то собрали воедино свою жизнь, сражены, прежде чем могут достигнуть того, чего желали, а люди, которые хотят умереть, никогда не умирают. Марк мертв, оторван от любящей жены и дочерей, которым его общество могло бы пригодиться еще столько лет, а я живу, постепенно угасая и никого не исцеляя…
- …Но они чужие. Всегда чужие... Завтра – нет…
Я больше не в силах держать глаза открытыми, я уже сам себя не понимаю, и я уверен, что завтра не вспомню ничего из этого. Эрин укрывает меня одеялом и перемещается вокруг кровати, укутывая меня. Хотя она и не знает этого, но она немного помогла мне сегодня тем, что не поддалась мне, заставила задуматься о некоторых вещах, о которых я уже давно не думал. Когда я засыпаю, то шепчу: «Lacu noc», ей и никогда не покидающим меня призракам…
Конец.
|
